Она осталась живой кошкой – такой, про каких ставят спектакли для детей, по которым взрослые потом порой снимают порнографические фильмы. Но что-то ведь человеческое в ней появилось, и мне иногда становилось неуютно, когда я ловила себя на мысли, что собираю почти черную шерсть с кружки. Бывало, она сворачивалась в кресле комочком, и я слышала тихое мурчание. Но иногда я слышала "не надо" и "мама". В те редкие дни, когда мы разговаривали, она рассказывала, что ей снятся авиакатастрофы, сцены насилия из не так давно просмотренных фильмов и страшные сказки, которые я ей читала, когда она была еще совсем кошкой.
Ох уж мне это 'совсем', ничего лучше нельзя было придумать. Совсем чужой, совсем близко, совсем насовсем. И я не знаю ничего хуже, чем чуть-чуть. Слегка, наполовину, на четверть, на первую, вторую или третью треть. Т–ррреть.
А какие у нас были споры, когда она хотела начать стричь когти. В принципе, я боялась с ней спорить, но это был какой-то предел, что-то такое, что со мной совершенно не хотело жить. Оно гнало меня из комнаты на кухню, из кухни в подъезд, из подъезда гулять по зимним немым улицам – и я сорвалась. Взорвалась, сдетонировала, а весь мой страх на несколько дней улетучился. Потом он вернулся, мы нашли какой-то компромисс, но все это в недалеком прошлом.
Меня уже не волнуют ее когти, она уже не пристает ко мне с тем, что умеет шевелить ушами, я живу в вечном едва заметном напряжении, она в постоянном блаженстве, которое представляет из себя неотъемлемую часть ее кошачьей жизни. Я настаиваю на этой формулировке, думаю, вы уже поняли. Чего я больше всего не хочу – так чтобы все снова поменялось. Обратно или еще круче, не хочу даже, чтобы стало спокойнее. Потому что знаю я это 'стало'. Было – стало.. Перестало, обновилось, задвигалось, переставилось. Страшно. Обидно и неприятно. Тревожно, ненадежно, неизгладимо.
Пусть гуляет по улицам, пусть однажды даже приведет кого-то и скажет, что это ее друг. Я выпью пару таблеток и залезу с ногами на наше единственное кресло, уставлюсь в телевизор с его выключенным звуком и быстро усну, свернувшись калачиком. А утром она мне, может быть, скажет, что я мурлыкала во сне.
10 октября 2007
Ох уж мне это 'совсем', ничего лучше нельзя было придумать. Совсем чужой, совсем близко, совсем насовсем. И я не знаю ничего хуже, чем чуть-чуть. Слегка, наполовину, на четверть, на первую, вторую или третью треть. Т–ррреть.
А какие у нас были споры, когда она хотела начать стричь когти. В принципе, я боялась с ней спорить, но это был какой-то предел, что-то такое, что со мной совершенно не хотело жить. Оно гнало меня из комнаты на кухню, из кухни в подъезд, из подъезда гулять по зимним немым улицам – и я сорвалась. Взорвалась, сдетонировала, а весь мой страх на несколько дней улетучился. Потом он вернулся, мы нашли какой-то компромисс, но все это в недалеком прошлом.
Меня уже не волнуют ее когти, она уже не пристает ко мне с тем, что умеет шевелить ушами, я живу в вечном едва заметном напряжении, она в постоянном блаженстве, которое представляет из себя неотъемлемую часть ее кошачьей жизни. Я настаиваю на этой формулировке, думаю, вы уже поняли. Чего я больше всего не хочу – так чтобы все снова поменялось. Обратно или еще круче, не хочу даже, чтобы стало спокойнее. Потому что знаю я это 'стало'. Было – стало.. Перестало, обновилось, задвигалось, переставилось. Страшно. Обидно и неприятно. Тревожно, ненадежно, неизгладимо.
Пусть гуляет по улицам, пусть однажды даже приведет кого-то и скажет, что это ее друг. Я выпью пару таблеток и залезу с ногами на наше единственное кресло, уставлюсь в телевизор с его выключенным звуком и быстро усну, свернувшись калачиком. А утром она мне, может быть, скажет, что я мурлыкала во сне.
10 октября 2007